Сатирический рассказ

Толстая, обитая кожей дверь слегка приотворилась и в образовавшуюся щель просунулась чья-то птичья головка.

– Что там ещё? – недовольно пробурчал шеф, прикрывая локтем большой блокнот, в котором минутой раньше что-то писал.

– Вот, Гегам Артаваздович, бумаги на подпись, отчёты, оперативка...

– Ну-ну, давай.

Шеф положил ручку и стал неохотно перебирать поданные секретаршей бумаги: кражи, угон автомобилей, драки с поножовщиной, разбойное нападение...

«Боже мой! Как всё это пошло: каждый день одно и то же – надоело», – шеф отложил бумаги, задумался на минуту и вдруг, воодушевившись, вывел что-то в своём блокноте. Судя по напряжённым складкам на его низком лбу, крупным зёрнам пота, обильно выступившим на лобных залысинах, дело продвигалось с трудом. Начало будущей поэмы, кажется, получилось: в страстном поэтическом порыве шеф всё возносил своего героя – молодого красавца-лейтенанта с волевым взглядом, который один, даже не удосуживаясь (по воле автора) вытащить пистолет из кобуры, громил шайку вооружённых до зубов злодеев.

Нагнав бандитов в подворотне,

За шкирку одного схватил,

Другого тут же замочил,

А третий на колени пал,

В надежде вымолить прощенье...

Это были мучительные минуты всепоглощающей творческой работы. Но шеф вдруг почувствовал необычайную усталость и слабость, рука безвольно опустилась и выронила паркер. Шеф нажал на кнопку в столе. В узкую щель вновь протиснулась та же птичья головка.

– Назик, – тихо позвал шеф, – поди сюда... Скажи откровенно, стихи пишешь?

– Что вы, Гегам Артаваздович?! Как можно... в рабочее-то время?

– Нет-нет, я вообще имею в виду.

– Да, немного, – со стыдливой ужимкой призналась секретарша.

Шеф оживился, потускневший было взгляд снова загорелся.

– Как это немного? Если писать – так надо много, – категорично произнёс он. – Ты что кончала?

– Филологический...

– Вот и прекрасно: коллеги, значит! Дай мне твою честную руку, – шеф стиснул девушке ручку. Та тоненько взвизгнула.

– Вот, дописать надо эту главу, – шеф протянул блокнот. – Сынишке в школе задали. Начал бездельник, а закончить – не закончил: терпения, да и мозгов не хватило... Не в службу, как говорится. Мне некогда – дела! К концу рабочего дня покажи, ладно? И как можно попатетичнее – сейчас это в моде, – посоветовал напоследок он.

Секретарша ушла. Шеф только прикрыл глаза, чтобы покемарить немного, как девушка вернулась и протянула рукопись.

– Назик! Дурочка ты этакая! У тебя же талант!!! Что ты здесь чахнешь?! Тебе же в высших литературных кругах порхать... Погоди, я замолвлю за тебя словечко.

– Спасибо, Гегам Арта...

– Хотя постой, ты мне здесь нужна. Хорошие кадры везде нужны...

Вдруг дверь резко отворилась, и чья-то наглая, заросшая физиономия молча окинула высокомерным, брезгливо-нетерпеливым взглядом обстановку кабинета, с шумом потянула носом воздух, скверно выругалась и, сплюнув на ковёр, исчезла.

– Кто это? – испуганно спросил шеф.

– Хам какой-то, на приём к вам рвался, скандал устроил. Там ещё двое – говорят, что вы обещали принять их.

Шеф задумался, нахмурив брови. Через минуту лицо его просветлело – осенило!

– Знаешь что, Назик? Сегодня я не в духе – голова трещит, ломит в висках, да и масса дел неотложных. Узнай, что они там хотят, и удовлетвори по возможности. Мы же коллеги с тобой, в конце концов!

Шеф снова стиснул девушке руку. Та взвизгнула.

– Вот надень мой мундир, – говорил он, снимая со спинки стула несколько запылённый служебный пиджак, – так представительнее.

Удивлённая до крайности секретарша, однако, не смела возражать.

– Ба-а! Назик, да ты в нём родилась... Сидит словно на хозяине. Ну-ка повернись!

Шеф отступил на шаг и окинул девушку с ног до головы оценивающим взглядом.

– Разве в бёдрах чуть стесняет, – он хлопнул обеими руками ей по ляжкам, – оно и понятно – дело женское.

Девушка залилась густой краской. Гегам Артаваздович же, довольный своей шуткой и находчивостью, осклабился.

– Что главное в нашем деле, Назик? – спросил шеф и сам же ответил. – Главное, чтобы мундирчик сидел!

Он полез в ящик стола и достал огромную золотистую звезду – символический знак шерифа.

– В комиссионном купили? – наивно спросила девушка.

– Нет, один хороший товарищ подарил.

Уже на груди у секретарши шеф протёр звезду платочком.

– Блестит-то, блестит как! Ну, с Богом! Поласковей будь с ними. А меня сегодня прошу не беспокоить. Обещаю в скором времени должность советника по... непредвиденным вопросам. Коллеги мы с тобой, чёрт возьми, или нет?!

Секретарша неловко улыбнулась и пошла было исполнять свои новые, как снег на голову упавшие обязанности, но, нерешительно потоптавшись в дверях, вернулась к шефу.

– Гегам Артаваздович, я всё собиралась сказать вам, да никак не решалась, – робко начала она. – Муж мой пятый месяц сидит...

– Что-о? Кто сидит? Как? Где сидит?

– Нет-нет! Вы не то подумали. Он честный человек... инженер. Дома сидит. Без работы...

– Ой, Назик, как ты меня напугала! – шеф картинно взялся за сердце.

– Извините, Гегам Артаваздович, может у нас найдётся для него свободная должность. Специалист он толковый, только слабохарактерный немного... Кстати, в стихах неплохо разбирается.

– Инженер, говоришь, – задумчиво произнёс шеф, – хорошо, подумаю. Хоть не по профилю это, но можно, как говорится, переквалифицировать... Приведи его на следующей неделе – поглядим, что за птица.

Секретарша-шериф двинулась к двери, неся на своей спине масленый взгляд шефа.

Гегам Артаваздович ухмыльнулся, погладил седые виски и посмотрел на часы: «Да-а, за работой время летит незаметно!»

Вздремнув ещё с полчаса, он, наконец, решил заняться служебными делами и потянулся было за бумагами, но тут взгляд его остановился на бронзовом пресс-папье в виде сухой, крепко сжатой, землистого цвета орлиной лапы со страшными когтями.

«Острые когти закона», – шеф художественно обобщил увиденное и с озабоченным видом стал прохаживаться по кабинету.

«Да, цепкая хватка нужна нам сегодня, как никогда!» – патетически думал он, в то время как предательский взгляд упрямо косился на его белые, ухоженные, слабые пальцы поэта.

Шеф спрятал руки за спину – их безвольный вид нарушал плавное течение высоких мыслей...

1992 год